Неточные совпадения
Тут же, между ними, сидят
на земле группы убогих, слепых и хромых калек, из которых каждый держит в руках деревянную чашку и каждый тянет свой плачевный, захватывающий за душу стих о пресветлом потерянном рае, о пустынном «нужном» житии, о злой превечной муке, о
грешной душе, не соблюдавшей ни середы, ни пятницы…
Пришел он в лес дремучий, темный, неисходимый, пал
на землю и возрыдал многими слезами:"О прекрасная мати-пустыня! прими мя
грешного, прелестью плотскою яко проказою пораженного!
—
Грешнее Игната-покойника один есть человек
на земле — окаянный фармазон, твой крестный Яшка… — отчеканил старик.
Только здесь не
грешных, а праведников видел я: желают они разрушить ад
на земле, чего ради и готовы спокойно приять все муки.
В саду было тихо, прохладно, и темные, покойные тени лежали
на земле. Слышно было, как где-то далеко, очень далеко, должно быть за городом, кричали лягушки. Чувствовался май, милый май! Дышалось глубоко, и хотелось думать, что не здесь, а где-то под небом, над деревьями, далеко за городом, в полях и лесах развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрасная, богатая и святая, недоступная пониманию слабого,
грешного человека. И хотелось почему-то плакать.
Казалось, что когда нежные крылышки ангелочка прикоснутся к впалой груди Сашки, то случится что-то такое радостное, такое светлое, какого никогда еще не происходило
на печальной,
грешной и страдающей
земле.
И прямо рассеченной губой он упал
на землю — и затих в порыве немого горя. Лицо его мягко и нежно щекотала молодая трава; густой, успокаивающий запах подымался от сырой
земли, и была в ней могучая сила и страстный призыв к жизни. Как вековечная мать,
земля принимала в свои объятия
грешного сына и теплом, любовью и надеждой поила его страдающее сердце.
— В странстве жизнь провождаем, — ответил Варсонофий. — Зимним делом больше по деревням, у жиловых христолюбцев, а летом во странстве, потому — не холодно… Ведь и Господь
на земле-то во странстве тоже пребывал, оттого и нам,
грешным, странство подобает… Опять же теперь последни времена от козней антихриста подобает хранити себя — в горы бегати и в пустыни, в вертепы и пропасти земные.
Вот разве что еще: какой бы тебе
грешный человек в жизни ни встретился, не суди о грехах его, не разузнавай об них, а смирись и в смирении думай, что нет
на земле человека
грешнее тебя.
О, Египет, Египет, Египет! Горе, горе тебе! От одной горной цепи до другой горной цепи разносишь ты плач и стоны детей и жен твоих! Как смрадный змей, пресмыкаешься ты между двух пустынь! Горе тебе, народ
грешный, народ, отягченный беззаконием, племя злодеев, дитя погибели! Вот, пески пустыни засыпят вас! Куда вас еще бить, когда вся голова ваша в язвах и сердце исчахло! От подошвы до темени нет в вас здорового места!
Земля ваша пуста, поля ваши
на глазах ваших поедают чужие!
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак
земли могильный
С её страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей Твоих струя,
За то, что в заблужденьи бродит
Мой ум далёко от Тебя;
За то, что лава вдохновенья
Клокочет
на груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К Тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком
грешных песен
Я, Боже, не Тебе молюсь.
— Пора бы, давно бы пора Николаюшке парусами корабль снарядить, оснастить его да в Сионское море пустить, — радостно сказал он Пахому. — Вот уж больше шести недель не томил я
грешной плоти святым раденьем, не святил души
на Божьем кругу… Буду, Пахомушка, беспременно буду к вам в Луповицы… Апостольски радуюсь, архангельски восхищаюсь столь радостной вести. Поклон до
земли духовному братцу Николаюшке. Молви ему: доброе, мол, дело затеял ты, старик Семенушка очень, дескать, тому радуется…
— Видно, что так, — сказал
на то Патап Максимыч. — Опричь капиталов, домов,
земель и прочего, одного приданого у ней тысяч
на сто, ежели не больше. Побоялись мы в Вихореве его оставить, не ровен случай,
грешным делом загорится, из Груниной кладовой ничего не вытащишь, а здесь в каменной у меня палатке будет сохраннее. Десять возов с сундуками привезли. Шутка ли!
Это писано в 1902 году, когда Толстой давно уже и окончательно утвердился в своем учении о смысле жизни в добре. «Святые, каких можно себе только вообразить», разумеется, всего полнее осуществили бы
на земле тот «смысл добра», о котором мечтает Толстой. Тем не менее он предпочитает
грешное современное человечество, лишь бы существовали дети. Очевидно, в детях есть для Толстого что-то такое, что выше самой невообразимой святости взрослого. Что же это?
Господин этот есть не кто иной, как злополучный Иосаф Платонович Висленев, писавший отсюда Горданову под псевдонимом покинутой Эсперансы и уготованный теперь в жертву новым судьбам, ведомым лишь богу
на небе, да
на земле грешной рабе его Глафире.
«Добро», которое осуществляется в этом
грешном мире,
на этой
грешной земле, всегда основано
на различении и отделении от него «зла» и «злых».
Священное государство и
на грешной, беспокойной
земле должно водворить вечный недвижный покой.